Это было обыкновенное полицейское происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль переехал пьяную старуху и умчался с величайшей скоростью. И вот молодому полицейскому следователю доктору Мейзлику надо было установить, чей был автомобиль. Столь молодой следователь всегда берется за дело всерьез.

   — Гм,— сказал доктор Мейзлик, обращаясь к полицейскому № 141,— итак, вы видели в трехстах шагах быстро мчащийся автомобиль, а на земле — человеческое тело. Что вы сделали в первую очередь?

    — Прежде всего я побежал к пострадавшей,—докладывал полицейский,— чтобы оказать ей первую помощь.

   — В первую очередь вы должны были обратить внимание на машину, а уж потом заботиться о бабе. Но возможно,— добавил он, почесывая карандашом в голове,— что и я поступил бы точно так же. Итак, номера машины вы не заметили. Ну, а в остальном?

   — Я думаю,—сказал неуверенно полицейский №141,— что он был темного цвета. Возможно, что он был синий или красный. Точно нельзя было различить из-за дыма.

   — Ах, господи боже мой!—сетовал доктор Мейзлик.— Ну как я с такими данными установлю, что это за автомобиль? Не бегать же мне по всем шоферам и выспрашивать: «Скажите, пожалуйста, не переехали ли вы старую бабу?» Ну, сударь, что же мне делать?

   Полицейский пожал плечами с беспомощностью подчиненного.

   — Явился один свидетель,— сказал он,— но тоже ничего не знает.

   — Приведите его,— сказал доктор Мейзлик, с неохотой берясь за тощий протокол в напрасном стремлении найти в нем хоть что-нибудь.  '

   — Ваша фамилия и местожительство? — сказал он механически, даже не посмотрев на свидетеля.

   — Кралик Ян, студент механического факультета,— четко произнес свидетель.

   — Вы были при том, как неизвестный автомобиль переехал сегодня в 4 часа утра Божену Махачкову?

   — Да, и должен сказать, что виноват шофер. Помилуйте, пан комиссар, улица была совсем пуста, и если бы шофер на перекрестке замедлил ход...

   — Как далеко вы находились?—прервал его доктор Мейзлик.

   — В десяти шагах: я провожал приятеля из... кафе, а когда мы были на Житной улице...

   — Кто такой ваш приятель? — прервал его снова доктор Мейзлик.— Он здесь не указан.

   — Ярослав Нерад,— сказал свидетель не без гордости,— но он вам, пожалуй, ничего не сможет сказать.

   — Почему же? — проворчал доктор Мейзлик, готовый ухватиться и за соломинку.

   — Потому что он... Такой уж он поэт. Когда случилось несчастье, он стал плакать и побежал домой, как малое дитя... Так вот, когда мы шли по Житной улице, нас обогнал с сумасшедшей скоростью автомобиль.

   — Номер?

   — Этого, простите, я не знаю. На это я не обратил внимания. Я обратил внимание на его сумасшедшую езду и заметил себе, что...

   — Какой это был автомобиль?

   — Четырехтактный мотор внутреннего сгорания,— заявил свидетель со знанием дела.— Впрочем, в марках автомобилей не разбираюсь.

   — Какого цвета? Кто в нем сидел? Был он закрытый или открытый?

   — Не знаю,— сказал пораженный свидетель.— Это была, пожалуй, черная машина, более определенно не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я сказал Нераду: «Смотри, вот негодяи, переедут человека и даже не остановятся!»

   — Гм,— недовольно заметил доктор Мейзлик,— это вполне уместная и справедливая моральная реакция, но я бы более был доволен, если бы вы запомнили номер машины. Ужасно, до чего люди не умеют наблюдать. Благодарю, пан Кралик, не стану вас задерживать.

   Через час полицейский № 141 позвонил к квартирной хозяйке поэта Ярослава Нерада. Да, пан поэт дома, но он еще спит. Поэт в дверях выпучил на полицейского маленькие испуганные глазки. Он никак не мог припомнить, что он, собственно, натворил. Но в конце концов все же сообразил, почему надо идти в полицию.

   — Это обязательно? — спросил он недоверчиво.— Я, собственно, ничего и не помню: я был ночью чуть-чуть...

   — Нализавшись,— понимающе подсказал полицейский.— Я знавал на своем веку много поэтов. Ну так одевайтесь. Подождать вас здесь?

   Поэт и полицейский разговорились о ночных заведениях, о жизни вообще, об особых знамениях на небе и многих других вещах: только политика была им обоим чужда.

   Так, в дружественной и поучительной беседе добрался, наконец, поэт до полиции.

   — Вы пан Нерад Ярослав, поэт? — обратился к нему доктор Мейзлик.—Вы были свидетелем, как неизвестный автомобиль переехал Божену Махачкову?

— Да!—вздохнул поэт.

— Не могли бы вы сказать мне, какой это был автомобиль? Закрытого или открытого типа, какого цвета, кто сидел в нем и какой у него номер?

Поэт усиленно вспоминал.

— Не знаю,— сказал он.— Не заметил.

— Не припомните никаких подробностей? — налегал Мейзлик.

— Куда там!—сказал поэт откровенно.— Я вообще не обращал внимания на подробности.

— Скажите, пожалуйста,— заметил иронически доктор Мейзлик,— на что же вы вообще обратили внимание?

— На общее настроение,— ответил неопределенно поэт.— Представьте себе: пустая улица., такая длинная на рассвете., и женщина лежит там...

Вдруг он спохватился:

— Да ведь я об этом кое-что написал, придя домой! —Он стал шарить по всем карманам, извлекал множество конвертов, счетов и тому подобных лоскутов.

— Нет, это не то,— бормотал он,— это тоже не то... Постойте, кажется, вот оно,— сказал он наконец, погружаясь в исследование края какого-то конверта.

— А ну, покажите-ка,— сказал доктор Мейзлик снисходительно.

— Да ничего особенного,— сопротивлялся поэт.— Впрочем, если хотите, я вам это прочту.— И, выкатив вдохновенные глаза и напевно растягивая долгие слова, он стал декламировать:

«Марш темных зданий, раз, два. О рота, стой!

Зорька и мандолин игра.

Дева, ты так зачем красна?

Поедем гоночным 120 HP на света край.

Хоть в Сингапур, стой, стой!

Авто летят,

Любви великой труп в пыли лежит.

Дева, о сломленный бутон! И шея лебедя,

И груди, Литавры, Барабан...

Зачем так много слез?..»

   — Вот и все!—произнес Ярослав Нерад.

   — Помилуйте,—сказал доктор Мейзлик,— что же это должно означать?

   — Это и есть несчастный случай с автомобилем,— недоумевал поэт.— Разве непонятно?

   — Я думаю, что нет,— заметил доктор Мейзлик критически.— Я из этого затрудняюсь понять, что в ночь на 15 июня, в 4 часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то переехал пьяную нищенку Божену Махачкову, 60 лет от роду; раненая была отвезена в больницу и находится в предсмертной агонии. Об этих фактах, поскольку я заметил, вы не упоминаете в вашем стихотворении.

   — Ну, это все лишь внешняя действительность,— ответил поэт, дергая себя за нос.—А стихотворение—это действительность внутренняя.

   — Помилуйте!—вырвалось у доктора Мейзлика.— Ну так вот. Гм: «Марш темных зданий, раз, два. О рота, стой». Пожалуйста, объясните мне это.

   — Это Житная улица,— ответил невозмутимо поэт.— Понимаете ли, такие две шеренги домов.

   — А почему бы этим не мог быть, например, Народный проспект? — скептически спросил доктор Мейзлик.

   — Потому что он не такой прямой,—гласил убедительный ответ.

   — Ладно, дальше: «Зорька и мандолин игра»—допустим. «Дева, ты так зачем красна?» Откуда взялась эта девчонка?

   — Заря,— ответил лаконически поэт.

   — Ага, простите... «Поедем гоночным 120 HP на света край». Ну?

   — Ну вот проехал этот самый автомобиль,— объяснил поэт.

   — В 120 сил?

   — Не знаю. Это просто обозначает, что он быстро ехал, как если бы хотел улететь на край света.

   — Ах, так? «Хоть в Сингапур»? Ради бога, почему же именно в Сингапур?

   Поэт пожал плечами:

   — Уж и не знаю. Пожалуй, потому, что там живут малайцы.

   — А какое отношение этот автомобиль имеет к малайцам? А?

   Поэт вертелся в затруднении.

   — Возможно, что эта машина была коричневая. Вы не думаете? — сказал он задумчиво.

   — Что-то коричневое там, наверно, было. Почему бы иначе здесь быть Сингапуру?

   — Видите ли,— сказал доктор Мейзлик,— автомобиль был или красный, или синий, или черный. Что же выбрать?

   — Выбирайте коричневый,— посоветовал поэт,— это приятная окраскя

   — «...Любви великой труп в пыли лежит. Дева, о сломленный бутон»—это и есть пьяная нищенка?

   — Не стану же я писать о пьяной нищенке,— возразил задетый поэт,— это просто была женщина, понимаете?

   — Ага... Ну, а это что? «И шея лебедя, и груди, литавры, барабан...» Это тоже вольные ассоциации?

   — Покажите,— сказал озадаченный поэт и склонился над бумагой.

   — «И шея лебедя, и груди, литавры...», что бы это могло быть?

   — Об этом и я спрашиваю,— ворчал доктор Мейзлик с оттенком извинительности.

   — Погодите,— обдумывал поэт,— несомненно, было что- то, напомнившее мне... Послушайте, вам никогда не казалось, что двойка похожа на шею лебедя? Смотрите? — И он написал карандашом «2».

   — Ага! —сказал доктор Мейзлик — весь внимание.— Ну, а груди что?

   — Да это ведь «3»—две округлости, не так ли? — удивился сам поэт.

   — Еще у вас «литавры и барабан»,— напряженно воскликнул полицейский чиновник.

   — «Литавры и барабан» —размышлял поэт,— «литавры и барабан»... Это, пожалуй, могла быть пятерка. Не так ли? Смотрите,— сказал он и написал цифру «5».— Вот брюшко— это вроде барабана, а над ним литавры.

   — Постойте,— сказал доктор Мейзлик и записал на бумажке «235».— Вы уверены, что у автомобиля был номер 235?

   — Я вообще не заметил никаких цифр,— заявил решительно Ярослав Нерад.— Но что-то там должно было быть. Откуда бы это иначе взялось? — продолжал он удивляться.— А знаете, это место, пожалуй, самое лучшее во всем стихотворении.

   Через два дня доктор Мейзлик посетил поэта. На сей раз поэт не спал. У него была какая-то девица, и он напрасно искал свободный стул, чтобы предложить его полицейскому чиновнику.

   — Я сейчас же бегу дальше,— сказал доктор Мейзлик,— я пришел лишь сказать вам, что это был в самом деле автомобиль № 235.

   — Какой автомобиль? — ужаснулся поэт.

   — «И шея лебедя, и груди, литавры, барабан»,— выпалил доктор Мейзлик единым духом,— «и даже Сингапур».

   — Ага, понял,— сказал поэт.— Видите, вот она, внутренняя действительность. Хотите, прочту вам еще парочку стихов? Теперь уже вы разберетесь.

   — До следующего раза,— быстро ответил полицейский чиновник,— до следующего происшествия.

Перевод с чешского А. СЕРГУНОВА.

1936 г.